Беларусь помнит!
История третья.
Плакать было нельзя
Дети войны
Валентина Михайловна и Леонид Иванович Никитины вспоминают то, что хотели бы навсегда забыть
Дороги войны привели Валентину и Леонида Никитиных в одну школу, где они и познакомиилсь. В марте супруги отметили 56 лет со дня свадьбы
Валентина Михайловна и Леонид Иванович Никитины в конце марта отметили 56 лет со дня свадьбы. А знакомы они еще дольше: учились в школе, потом в одном институте, поженились, вырастили детей и внуков и, оглядываясь назад, говорят, что главный секрет семейного счастья – любовь. К тому времени, когда они впервые встретились, у них уже было одно на двоих прошлое, в котором Валя и Леня узнали, что такое концентрационные лагеря. Накануне Международного дня освобождения узников фашистских концлагерей они снова вспоминают то, что хотели бы навсегда забыть.
Страшнее бомбы только голод
Леонид Иванович: Самое страшное – это бомбежки и голод. Наше село на Смоленщине, куда мы, пятеро детей и мама, приехали из родных Пуховичей в начале войны, фашисты бомбили нещадно, прерываясь только на обед. Фугасных авиабомб не жалели...
Под один из таких обстрелов попали и Никитины: сестренка Таня погибла на глазах у другой сестры, а старшему брату осколками пробило живот. После этого он полгода не мог ходить.
От бомб бежали из одного села в другое, скитались по деревням, дальним родственникам и чужим домам. Голодали страшно: если у тех, кто жил в деревнях, еще были какие-то припасы на зиму, то у беженцев не было вообще ничего. Жмых, оставшийся после переработки льна, давали сосать детям, чтобы те не падали в обмороки. Малыши плакали от голода: тихо, уткнувшись в угол, чтобы мама не слышала. А сама мать плакала от бессилия. Только когда наступила весна и в оттаявшей земле стали откапывать прошлогодние картофелины – «пышки», голод удалось обмануть.
Под один из таких обстрелов попали и Никитины: сестренка Таня погибла на глазах у другой сестры, а старшему брату осколками пробило живот. После этого он полгода не мог ходить.
От бомб бежали из одного села в другое, скитались по деревням, дальним родственникам и чужим домам. Голодали страшно: если у тех, кто жил в деревнях, еще были какие-то припасы на зиму, то у беженцев не было вообще ничего. Жмых, оставшийся после переработки льна, давали сосать детям, чтобы те не падали в обмороки. Малыши плакали от голода: тихо, уткнувшись в угол, чтобы мама не слышала. А сама мать плакала от бессилия. Только когда наступила весна и в оттаявшей земле стали откапывать прошлогодние картофелины – «пышки», голод удалось обмануть.
Назавтра ждал Тростенец
Валентина Михайловна: В войну мы были в партизанском отряде, в котором воевал отец. Пережили зимнюю блокаду, потеряли все документы, фотографии. А во время весенней блокады 1944 года гитлеровцы ловили нас с овчарками, и спрятаться не удалось. Брату было 3 годика, сестре 6,а мне почти 9.
Мы же были детьми, почему над нами так издевались?! Помню, когда поймали в лесу, замерзших, голодных, полицаи разожгли костер и сказали:
– Да что вас держать, бросим в огонь – погреетесь!
Как мы пережили все мучения, не знаю. Сидели в Червенской тюрьме, после был минский концлагерь в районе Кальварийского кладбища. А потом особым распоряжением нас с мамой поместили в баню в Троицком предместье, где оставалось жить последнюю ночь: назавтра ждал Тростенец...
Мы же были детьми, почему над нами так издевались?! Помню, когда поймали в лесу, замерзших, голодных, полицаи разожгли костер и сказали:
– Да что вас держать, бросим в огонь – погреетесь!
Как мы пережили все мучения, не знаю. Сидели в Червенской тюрьме, после был минский концлагерь в районе Кальварийского кладбища. А потом особым распоряжением нас с мамой поместили в баню в Троицком предместье, где оставалось жить последнюю ночь: назавтра ждал Тростенец...
Пляски на морозе
Леонид Иванович: На Смоленщине оккупанты делали мертвую зону: в феврале 1943-го всех жителей гнали колоннами в Белоруссию. Если вы видели документальные кинохроники того времени, где-то там и я – мальчик, который все время пляшет в пути, чтобы не замерзнуть. Был лютый мороз, а я в старых ботиночках, ноги быстро коченели, и мама говорила: «Пляши!»
Сотни километров шли пешком голодные. Маленькую сестренку тянули на саночках. На ночь останавливались в колхозных сараях, детей укрывали соломой, чтобы не замерзли во сне. Если находили старую картошку – варили или пекли. Иногда удавалось что-то взять в дорогу перекусить. Конвоиры, немецкие и финские офицеры, были очень жестокие. Больных, немощных, отставших от колонны, пытавшихся бежать в лес расстреливали. Если ребенок плакал – били. При нацистах плакать было нельзя.
И мы не плакали. Даже когда с сестрой потеряли мать с другими детьми, оказались в разных колоннах. В Белоруссии мы попали в Толочин, а они в Крупский район. Позже рабочий-путеец рассказал моей сестре, что видел женщину, которая ищет своих детей. Это была наша мама. Мы нашли друг друга перед самой отправкой в концлагерь.
Сотни километров шли пешком голодные. Маленькую сестренку тянули на саночках. На ночь останавливались в колхозных сараях, детей укрывали соломой, чтобы не замерзли во сне. Если находили старую картошку – варили или пекли. Иногда удавалось что-то взять в дорогу перекусить. Конвоиры, немецкие и финские офицеры, были очень жестокие. Больных, немощных, отставших от колонны, пытавшихся бежать в лес расстреливали. Если ребенок плакал – били. При нацистах плакать было нельзя.
И мы не плакали. Даже когда с сестрой потеряли мать с другими детьми, оказались в разных колоннах. В Белоруссии мы попали в Толочин, а они в Крупский район. Позже рабочий-путеец рассказал моей сестре, что видел женщину, которая ищет своих детей. Это была наша мама. Мы нашли друг друга перед самой отправкой в концлагерь.
3 июля встретили в яме
Валентина Михайловна: Нас хотели сжечь в Тростенце: что с маленьких и слабых возьмешь? Наутро к Троицкому предместью должна была подъехать машина. Старичок охранник нас пожалел. Ночью подошел к маме и сказал:
– Женщина, если есть куда, бегите!
И мы побежали: за нынешнее Суворовское училище, ползком через татарские огороды к Старовиленской, где жили родственники. Так мы спаслись. Но до самого освобождения Минска целый месяц сидели в глубокой яме – боялись, что кто-нибудь увидит и выдаст нас фашистам. Только 3 июля, услышав победную «Катюшу», мы вышли из убежища и узнали, что Минск освобожден.
– Женщина, если есть куда, бегите!
И мы побежали: за нынешнее Суворовское училище, ползком через татарские огороды к Старовиленской, где жили родственники. Так мы спаслись. Но до самого освобождения Минска целый месяц сидели в глубокой яме – боялись, что кто-нибудь увидит и выдаст нас фашистам. Только 3 июля, услышав победную «Катюшу», мы вышли из убежища и узнали, что Минск освобожден.
На армейском сборе в инженерных войсках, 1958 год
Остаться в живых
Леонид Иванович: В апреле 1944-го полицаи всех собрали, посадили в товарняки, приставили по два автоматчика на каждый вагон и повезли в концлагерь на юг Польши. Колючая проволока, бараки, десятки тысяч людей – это был фильтрационный этап: медкомиссии, осмотры, рентгены. Душ, диковинка для деревенских мальчишек, стал испытанием на прочность: нас закрывали там и сначала давали нестерпимо горячую воду, от которой все тело было в ожогах, а следом – ледяную струю. И бежать некуда.
После этого узников фильтровали. Больных, с кого нечего было взять, отправляли на смерть. Я больше нигде не слышал столько плача, как тогда, когда больных детей отнимали у родителей. А у здоровых брали кровь: мы садились вплотную к стене и просовывали руку в отверстие. Боль, слабость, головокружение, а мы все равно радуемся, что хоть оставляют в живых.
А потом здоровых узников повезли работать в трудовой лагерь в чешский город Мост. Мы попали на плантации сахарной свеклы. Старший брат бороновал поле, мама и сестры пололи, а я в свои 9 лет каждый день должен был мыть туалеты.
Тяжелый изнуряющий труд, постоянные голод и страх. Каждый день мы боялись, что нас расстреляют или убьют маму, ведь взрослых постоянно куда-то забирали, и назад никто не возвращался. Но 6 мая 1945 года нас освободили. Это была Победа!
После этого узников фильтровали. Больных, с кого нечего было взять, отправляли на смерть. Я больше нигде не слышал столько плача, как тогда, когда больных детей отнимали у родителей. А у здоровых брали кровь: мы садились вплотную к стене и просовывали руку в отверстие. Боль, слабость, головокружение, а мы все равно радуемся, что хоть оставляют в живых.
А потом здоровых узников повезли работать в трудовой лагерь в чешский город Мост. Мы попали на плантации сахарной свеклы. Старший брат бороновал поле, мама и сестры пололи, а я в свои 9 лет каждый день должен был мыть туалеты.
Тяжелый изнуряющий труд, постоянные голод и страх. Каждый день мы боялись, что нас расстреляют или убьют маму, ведь взрослых постоянно куда-то забирали, и назад никто не возвращался. Но 6 мая 1945 года нас освободили. Это была Победа!