Беларусь помнит!
Как нас убивали
Прудище
Деревня в Усяжском сельсовете, в 30 км от железнодорожной станции Смолевичи по линии Минск — Орша. Известна с XIX века. Согласно переписи 1897 года, село при реке Усяжа в Юрьевской волости Борисовского уезда. Насчитывало 41 двор и 260 жителей. В селе тогда работали кузница и водяная мельница. К середине 20–х годов в нем проживали 338 человек в 59 хозяйствах. Во времена коллективизации здесь организовался колхоз «Сталинец». В 1940 году в Прудище было 57 дворов. Вроде за столько лет, по словам очевидцев, деревня не сильно изменилась, только стала благоустроеннее. Хотя... Война и здесь навела свои порядки. Нет церквушки, которую так и не восстановили. Нет тех маленьких, стоящих компактно на близком расстоянии друг к другу, хат. И нет тех сельчан, которые жили в Прудище более 70 лет назад.
Из воспоминаний
Зои Степановны Шабан
(Сивицкой)
Зои Степановны Шабан
(Сивицкой)
1931 года рождения, жительница деревни
«До войны в нашей деревне было более 50 хат, деревня довольно большая. Дома стояли вдоль дороги и тянулись почти до Юрьево. В школу я не ходила вообще, не довелось как–то. В нашем доме перед войной жили 8 человек: мои родители, бабушка и нас пятеро детей. Старше меня были сестра и двое братьев. Я, значит, четвертая.
Я как сегодняшний день помню то утро, когда немцы к нам пришли. О том, что началась война, мы узнали уже в воскресенье, 22 июня. Папа сразу пошел на огород, выкопал какую–то яму и заложил бревнами. Сказал нам, что сделал дот, в котором мы будем прятаться от немцев. Я тогда толком еще ничего не понимала, зачем и от кого надо прятаться. А тут не прошло и пару дней, наверное, как рано утром мы услышали в деревне звук мотоциклов и машин. Ехали они по этой же центральной дороге, которая и сейчас через Прудище проходит, только она тогда вся на кочках и выбоинах была, да и грязи было много. Вели себя немцы спокойно, проезжали по деревне, никого не убивали и не трогали. Конечно, им тоже еда была нужна, поэтому забирали у сельчан яйца, молоко, хлеб, кур. Но не зверствовали сначала, говорить не буду.
Я как сегодняшний день помню то утро, когда немцы к нам пришли. О том, что началась война, мы узнали уже в воскресенье, 22 июня. Папа сразу пошел на огород, выкопал какую–то яму и заложил бревнами. Сказал нам, что сделал дот, в котором мы будем прятаться от немцев. Я тогда толком еще ничего не понимала, зачем и от кого надо прятаться. А тут не прошло и пару дней, наверное, как рано утром мы услышали в деревне звук мотоциклов и машин. Ехали они по этой же центральной дороге, которая и сейчас через Прудище проходит, только она тогда вся на кочках и выбоинах была, да и грязи было много. Вели себя немцы спокойно, проезжали по деревне, никого не убивали и не трогали. Конечно, им тоже еда была нужна, поэтому забирали у сельчан яйца, молоко, хлеб, кур. Но не зверствовали сначала, говорить не буду.
А вот потом, когда в наших лесах партизанские отряды стали формироваться, фашисты нам мстить стали
Тогда и начался настоящий ужас. Очень сильно людям доставалось еще и от полицаев. Те немецкие прислужники не жалели никого. У каждого из нас была связана своя котомочка с вещами. Я помню, что сама себе маленькую вязала. Вот утром берем каждый свою и уходим на целый день из дома. Сидим в болоте до вечера, а потом возвращаемся домой. Мужчины деревенские по очереди караулили по ночам. Мне запомнилось еще то, что они сделали большую палку зачем–то и передавали ее друг другу. И вот если на горе около деревни появлялись фашисты, караульный должен был сообщить всем. Взрослые все чутко спали. Очень мы пугались этого ночного крика: «Немцы едут!» И тогда все бежали в болото. Вот так и спасали себя.
У нас в селе недалеко от моего дома, где я живу, есть кладбище. Оно довольно старое, а на нем во время войны церковь стояла. Так вот как повадились немецкие самолеты ее бомбить, просто спасу не было. В Прудище партизаны появлялись, конечно, так немцы и наведывались к нам. Из–за этих бомбардировок невозможно было на улицу выйти, били по домам, по землянкам. А снаряды были зажигательные, от них дома быстро загорались. Можете себе представить, что здесь творилось? Я точно не могу уже сказать, когда эти налеты начались. Точно только помню, что тепло очень было, возможно, июнь или июль. Я в конопле около реки пряталась, а потом — в кустах.
У нас в селе недалеко от моего дома, где я живу, есть кладбище. Оно довольно старое, а на нем во время войны церковь стояла. Так вот как повадились немецкие самолеты ее бомбить, просто спасу не было. В Прудище партизаны появлялись, конечно, так немцы и наведывались к нам. Из–за этих бомбардировок невозможно было на улицу выйти, били по домам, по землянкам. А снаряды были зажигательные, от них дома быстро загорались. Можете себе представить, что здесь творилось? Я точно не могу уже сказать, когда эти налеты начались. Точно только помню, что тепло очень было, возможно, июнь или июль. Я в конопле около реки пряталась, а потом — в кустах.
В тот день и наша хатка сгорела
Моя семья в это время уже в землянке жила. Папа выкопал ее глубокую, на земле только бревна лежали, и хорошо замаскировал. Это теперь дома в деревне стоят довольно далеко друг от друга, а в те времена — совсем рядышком. Вот наша хата стояла (показывает), а на втором дворе — два домика Антона и Петра Хлерчиков. Петр потом уехал в Смолевичи, а Антон на войне погиб. А бабушка Антунинка Хлерчикова построила после войны себе дом в конце села. А за этими Хлерчиками в войну жил Степа Демьянов. Можно сказать, что хата на хате стояла. Это после того, как стали восстанавливать деревню, дома уже строили не кто и где хотел, а как указание давали. Наверное, чтобы вид у села другой был.
И вот представьте себе, что нетрудно было сжечь такую деревню, огонь перекидывался легко от одной хаты к другой. А эти самолеты бомбили целыми днями. Мы из землянок носу не могли высунуть. А один летчик как прицепился, все пытался в церковь попасть и ее разрушить.
И вот представьте себе, что нетрудно было сжечь такую деревню, огонь перекидывался легко от одной хаты к другой. А эти самолеты бомбили целыми днями. Мы из землянок носу не могли высунуть. А один летчик как прицепился, все пытался в церковь попасть и ее разрушить.
Сколько же он снарядов сбросил!
Но она целехонькая стояла, бомбы рядом падали. Это Боженька ее берег, наверное. Правда, людям надоел этот летчик, он же зациклился просто на том, чтобы храм наш разбомбить. И вот решили мужики местные сами эту церковку разобрать. Жалко было, а что же поделаешь? Немец этот побил бы всех людей, вот и спасались. Так храм сами и разобрали, а фашист все равно на дома бомбы бросал. А полностью всю деревню немцы сожгли по дороге из Антополья. Туда ехали, нас не тронули, а вот назад... Подчистую село факелами выжгли. То, что недобили сверху, руками подожгли. Мою бабушку Маланку Надольскую, а у нее ноги болели очень, взяла к себе наша соседка, у которой после бомбежки еще дом уцелел. Так вот после сожжения деревни мы прибежали сюда с сестрой из болота и увидели, что наша бабуля лежит на земле вся черная и обгоревшая. Павла, сына Антона Красовского, и молодую дивчину Верку заперли в бане и сожгли живьем тоже. Почему они не спрятались, я не знаю. Все старались убежать кто куда мог.
Когда немецкая блокада началась, то нас уже фашисты и полицаи и в деревне, и в болоте, и в лесу ловили.
Когда немецкая блокада началась, то нас уже фашисты и полицаи и в деревне, и в болоте, и в лесу ловили.
Приходилось нам и от немецких собак бегать
Мама с моей младшенькой сестричкой в болоте спрятались. Я с сестрой убежали аж до деревни Бабий Лес. Помню, выходили на дорогу, чтобы посушиться. А потом услышали лай немецких овчарок. Я присела, не могла встать, а сестра рванула к болоту. Слышу, немцы закричали: «Альт! Альт!» А впереди лесочек был, с двух сторон горки, довольно высокие, а между ними — низина. Фашисты кого смогли поймать, того приводили в эту низину. Поймали и меня, и других окрестных жителей. Мы там две ночи ночевали. Отбирали немцы людей в Германию. Некоторых сразу взяли, даже я в их число попала. Мне повезло, что среди нас знакомая женщина была с Прудища. Немец подошел ко мне и смотрит, а она гладит меня по голове, показывает на меня и говорит ему: «Пан, киндер» А фашистам нужно было коров гнать, так они и для этого людей тоже хватали. И меня благодаря этой женщине, наверное, отпустили. А многих мужчин и девчат тогда угнали. Попала в Германию и молодая дивчинка, только на три года меня старше, из нашей деревни. А в лесу том все сидели двое или трое суток, пока немцы не отступили, а «красные» не пришли к нам. И потом старшие деревенские женщины перевели меня болотом уже в свое болото. Вот так я и присоединилась опять к семье. Мне, ребенку, очень к мамке хотелось. Папу моего убили еще раньше, расстреляли прямо за селом.
Деревню всю выжгли, сначала — самолетами, а затем — факелами
Ничего не осталось. А людям жить нужно было как–то, возвращаться из болота и леса. Кто–то отстраивал дом в Прудище, а некоторые просто уезжали отсюда. Когда «красные» пришли, к нам откуда–то присылали строительные бригады для оказания помощи в строительстве домов. Много было стариков и одиноких людей, вот им отстраивали в первую очередь. Где–то за Юрьевом на военном полигоне ставили новые хаты, а затем людям давали.
Когда закончилась война, меня заставили пойти на работу. Мама заболела сильно, трудиться уже не могла, а в 46–м году умерла. Я лошадей водила за плугом, овец пасла. Прилягу на траву и усну, а моих овец украдут (смеется). Одну овечку волк стащил и понес через реку в болото, а я и не заметила. Хорошо, что меня саму не уволок. А что с меня возьмешь, я же дитя еще.
Из тех, кто постарше, в Прудище живет еще Зина Германович, но ее дети в Минск на зиму забрали. А два человека с 41–го года рождения вряд ли сами что–то помнят».
Когда закончилась война, меня заставили пойти на работу. Мама заболела сильно, трудиться уже не могла, а в 46–м году умерла. Я лошадей водила за плугом, овец пасла. Прилягу на траву и усну, а моих овец украдут (смеется). Одну овечку волк стащил и понес через реку в болото, а я и не заметила. Хорошо, что меня саму не уволок. А что с меня возьмешь, я же дитя еще.
Из тех, кто постарше, в Прудище живет еще Зина Германович, но ее дети в Минск на зиму забрали. А два человека с 41–го года рождения вряд ли сами что–то помнят».
Если бы... Я и сама об этом много раз думала и жалела, что на столько лет опоздала. А вот чтобы понять, что означают слова «та часть», «там, за горой и леском» и другие, нужно воочию увидеть, как выглядит современная деревня Юзефово. По словам очевидцев, примерно такая она была и до войны. Пока я шла от автолавки, которая приезжает в деревню, за Иваном Ивановичем и его супругой до их дома, все время поражалась тому, как они (жители) там вообще ходят. Честное слово, чтобы взобраться на гору, где находится часть домов деревни, нужно приложить немало усилий. Это и есть область Логойской возвышенности. Я только потом прочитала, что в некогда Юзуфовском сельсовете находится одна из высших точек Беларуси — Лысая гора (342 метра над уровнем моря). Чувствуется сразу. Зато сверху открывается очень красивая панорама. Не зря Логойскую возвышенность называют белорусской Швейцарией. Внизу, недалеко от деревни, довольно большой водоем, который лично я видела впервые. Рассматривая все эти природные прелести, я немного отвлеклась от тех впечатлений и эмоций, которые получила во время встреч с моими собеседниками. Никак не хотелось думать, что этот край семь десятков лет назад вынес такой ужас. Рядом — бывший поселок Антопольский, вернее его памятники, деревня Сарнацкое... Что ж, к сожалению, это наша история, от которой никуда уже не денешься. Остается только ее помнить и уважать. Хотя бы ради тех, кто отдал свою жизнь ради того, чтобы жизнь продолжалась. Сорок три похоронки получили матери и вдовы Юзефово с войны. Люди гибли ради того, чтобы мы могли вот так любоваться красотой их родных мест.
Наталья ЧАСОВИТИНА, газета «Край Смалявiцкi»
Советская Белоруссия № 101 (24731). Суббота, 30 мая 2015
Советская Белоруссия № 101 (24731). Суббота, 30 мая 2015