РАССОШНОЕ

Деревня в Жодинском сельсовете, в 12 км от железнодорожной станции Жодино по линии Минск — Орша. Известна с XIX века. Согласно переписи 1917 года, деревня в Смолевичской волости Борисовского уезда, насчитывавшая 19 дворов, в которых проживал 141 человек. К началу двадцатого века население деревни увеличилось до 204 жителей, проживавших в 37 хозяйствах. В начале 1930–х годов, во время проведения коллективизации, здесь находился колхоз «Луч Советов», работали кузница и пилорама. Накануне Великой Отечественной в деревне было уже 43 дома, в которых проживал 191 человек.

В тот далекий летний день в июне 1941 года жители деревни занимались обычными для себя делами. Школьники готовились к выпускному вечеру, маленькие девочки играли в дочки–матери, а их «мужья и папы» скакали верхом на деревянных лошадках, представляя себя красноармейцами. И никто не мог даже представить, что все это кто–то перечеркнет в один миг. О них говорят — дети войны. У целого поколения, рожденного с конца 1920–х по 1945 год, украли детство, их воспитала война.

Из воспоминаний
Марии Дмитриевны
Прашко

1928 года рождения, жительница деревни

«Мои предки, деды и прадеды, были родом из деревни Рассошное. Здесь и я родилась. Деревня наша была довольно большая тогда. Родители трудились в колхозе, растили шестерых деток — пять девчат и одного сына. Я вторая по старшинству. Правда, когда война началась, нас еще пятеро у родителей было. Успела я до оккупации закончить шесть классов Островской школы. Папа по состоянию здоровья, у него на голове большая шишка была, воевать на фронт не пошел. Его забрали под Москву, в Щелково. Служил в рабочем батальоне. Конечно, во всех подробностях уже не вспомнить и не рассказать обо всем. Есть то, что забылось, а есть такие моменты, которые сидят в памяти прочно. И хотела бы забыть, да не получается.

Помню, как стреляли по нашей деревне из орудий немецкого бронепоезда со станции Жодино. Один снаряд в чей–то дом попал, так одни щепки остались. Во время этого обстрела была убита Антонина Лущик, а ей где–то годочков пятнадцать было.

Очень долго мы жили в землянках в лесу, года два точно

Голодали страшно. Сестра моя Валька родилась в сорок первом. Ой, плакса была! А в нашей землянке три семьи жили. Так вот она как расплачется, так крик на весь лес стоит. А как рот ей закрыть? Костры боялись зажигать, чтобы дыма меньше было. И пока дома целые стояли, люди бегали из леса в деревню, чтобы еду приготовить. Немцы у нас корову забрали, да и у остальных тоже, хотя старались мы скотину прятать. Молодежь в лесу тоже пряталась, чтобы не схватили да не угнали в Германию. Я худенькая очень была, шустрая, да и четырнадцать лет уже было. Тоже убегать приходилось. Немцы вечером в село никогда не приезжали, партизан боялись, наверное. Однажды все рассошенцы вернулись в деревню, привели коров, а тут и фрицы со стороны моста появились. С крайнего дома забрали мужчину — Ивана Курсевича. А у него жена до войны еще умерла, и он один растил пятерых детей. Потом еще схватили Кастуся Курсевича и Колю Лущика. Отвели их к лесу и расстреляли. Ивана Васильевича Савицкого убили во время стрельбы, когда он жито обивал.

Когда точно деревню сожгли, я уже не могу вспомнить. Только помню, что было тепло после зимы. Нас в домах тогда не было, успели в лес убежать.

Ой, даже боюсь подумать, что могли и мы в огне сгореть!

Моего мужа родители, Тодор и Татьяна Прашко, жили тоже в Рассошном. Их двое сыновей были партизанами, еще у Андрея Курсевича сын партизанил. Да, наверное, таких семей шесть было. Как–то вечером из деревни Бабий Лес нам передали, что у них побили партизанские семьи. Правда, никого не сжигали. Своих полицаев в Рассошном не было. Почему–то никто не подумал тогда, что то же самое может произойти и у нас. А немцы и сюда заявились. Свекор мой увидел через окно, что они выгружают солому около его сарая. Нет бы спрятаться, так он вышел посмотреть, что там происходит. А у фашистов список какой–то был, по которому они и проверили, что семья Тодора тоже партизанская. Затем из хаты и Татьяну привели. Их и другие партизанские семьи вместе с детками затолкали в сарай и подожгли солому, которой его обложили. Из нашего дома было видно, как немцы собирали по списку тех, кто им был нужен, и подводили к сараю. Один немец стоял около дверей сарая и заталкивал в него людей. Кто пытался выйти или сопротивлялся, в того стреляли, но все равно поджигали потом.

Я когда–то пересчитывала, сколько точно человек там сгорело

Памятник сожженной семье Кирильчик, установленный в деревне Остров

Сейчас точно не вспомню, то ли восемнадцать, то ли девятнадцать: Виктор Васильевич Кирильчик двадцать девятого и Татьяна Васильевна Кирильчик тридцать пятого года рождения. Ким Кирильчик был с тридцать седьмого, Люба Кирильчик в двадцать первом году родилась. Вы представляете, сколько им тогда годочков было? Это все люди из одной семьи. Вторая семья — Павла Кирильчика — никакого отношения к партизанам не имела, но фамилии одинаковые, да и рядом с этим сараем жили. Мария, Галя, Костя, Надя, Володя... Все еще детьми были. Сожгли вместе с родителями. Но кто–то из детей этой семьи уцелел благодаря тому, что был у родственников в другой деревне. Только по кусочкам тлевшей одежды узнавали сгоревших людей. Их останки потом похоронили на кладбище в деревне Остров. Делали не гробы, а какой–то ящик большой, один на всех, наверное. Да и хоронили тайком, чтобы немцы не увидели. На могилах семей Кирильчиков стоят большие памятники, когда–то родственники поставили. Сегодня деревня выглядит по–другому, не так, как во время войны, дома стоят. На том месте, где сарай стоял, теперь огород находится. После войны давали кредиты на покупку дома или леса. Получали их семьи, в которых мужчин не было. А голодные все были, вот половину этих денег и проедали. Правда, позже многим эти кредиты потом списывали. Рубить нам хаты приходили мужчины и из других деревень — Белой Лужи, Судобовки. Потихоньку восстанавливали деревню. Мама одна через войну с детьми шла, а умерла в 46 лет, когда младшей моей сестричке, которая в сорок четвертом году родилась, было один год и девять месяцев. Папа больше не женился, а через десять лет и сам умер. Я за свою молодость ни разу даже на танцы не сходила, все некогда было. Как жили, даже вспоминать страшно. Не дай бог пережить еще раз такое!»

В марте 1943 года в результате фашистской карательной операции «Манылы» в деревне было расстреляно 13 жителей. Проезжая уже по соседней деревне, я обратила внимание на маленькую девочку, которая бегала по улице, а молодая мамочка ее догоняла. Малышка звонко и заливисто смеялась. Яркое солнце слепило ей глаза, а она радовалась всему, радовалась своему счастливому детству. А я, только что побывавшая в гостях у Марии Дмитриевны, была погружена в свои невеселые мысли о ее нелегком детстве, выпавшем на военное лихолетье. Да и было ли оно, детство, у нее и ее сверстников? Сколько маленьких судеб перемолола и искалечила война! Сколько детишек осиротила! Рассказ этой старенькой женщины — не только чья–то семейная трагедия, но и общая история, которая передается из уст в уста вот уже не первому поколению. Что ж, надо помнить и вот такие истории, которые нас многому учат. Пока мы помним, мы живем!..

Наталья ЧАСОВИТИНА, газета «Край Смалявiцкi»
Советская Белоруссия № 109 (24739). Четверг, 11 июня 2015

Сестры Хатыни

Материалы о сожженных в Великую Отечественную войну деревнях на территории Беларуси.

Все статьи