Беларусь помнит!
Детский ужас
Юрьево
Деревня в Усяжском сельсовете, в 20 км от железнодорожной станции Смолевичи на линии Минск — Орша, на реке Усяжа. В XIX — начале XX в. село, центр волости Борисовского уезда. В 1886 году состояло из 31 двора, в которых проживали 366 жителей, работали волостное управление, народное училище (открыто в 1863 г.), православная приходская церковь, часовня, больница. К 1897 году население деревни значительно увеличилось — до 556 человек, построили водяную мельницу, кузницу, корчму, хлебозапасный магазин. Как свидетельствуют архивные рукописные материалы, в 1902 году в народном училище занимались около ста учеников из Юрьево и окрестных деревень, учителем работал Н.Киркевич. При школе действовал хороший хор из двадцати учеников и пяти взрослых. В гражданскую войну действовал Юрьевский волостной ревком, а после Октябрьской революции открылись трудовая школа 1–й степени, пункт по ликвидации неграмотности среди населения, изба–читальня. В начале 1930–х годов здесь был колхоз «Культура», в 1931 году открыли семилетнюю школу. Во второй половине прошлого века деревня являлась центром сельсовета и колхоза «Парижская коммуна». Начали работать средняя школа, Дом культуры, библиотека, ветеринарный пункт, отделения связи и сберегательного банка, магазин. В честь двухсот советских солдат и партизан, погибших в годы Великой Отечественной, и в честь деятельности партизанской бригады «Смерть фашизму», которая базировалась в близлежащих лесах, в деревне установлены памятники. Юрьево является родиной белорусского археолога А.Н.Левданского, Героя Советского Союза Е.Г.Слонского, Героя Социалистического Труда Л.А.Демченко.
В годы Великой Отечественной войны каратели частично сожгли деревню. Из тех пожилых людей, которые проживают на сегодняшний день в Юрьево, многие переехали сюда из других деревень уже после войны. И свидетелей, которые помнят те страшные дни, как оказалось, совсем немного. С возрастом, оставаясь одни, пожилые люди все чаще уходят мыслями в детство: не у всех счастливое, сытое и спокойное, у кого–то грозовое, перечеркнутое войной.
В годы Великой Отечественной войны каратели частично сожгли деревню. Из тех пожилых людей, которые проживают на сегодняшний день в Юрьево, многие переехали сюда из других деревень уже после войны. И свидетелей, которые помнят те страшные дни, как оказалось, совсем немного. С возрастом, оставаясь одни, пожилые люди все чаще уходят мыслями в детство: не у всех счастливое, сытое и спокойное, у кого–то грозовое, перечеркнутое войной.
Из воспоминаний
Надежды Игнатьевны
Товпинец
Надежды Игнатьевны
Товпинец
1930 года рождения, жительница деревни
«Юрьево — моя малая родина, здесь я родилась и живу до сих пор. Мои родители тоже родом из этой деревни. Папа, Игнат Андреевич Шевель, сначала работал в деревне Высокие Ляды директором столовой. Когда–то в Кривой Поляне строили аэродром перед самой войной, так отец работал там в магазине. Мой дед, папин отец, работал до войны учителем в Сутоках. А мама моя, Зинаида Остаповна, была простой дояркой. Наша семья была многодетная, шестеро деток было. А в деревне сколько детей было!
Когда война началась, мы все дома находились. Немцы пришли в деревню, выгнали всех людей из хат и повели к школе. Там находилась большая вышка, на которой установили с четырех сторон пулеметы. Отдельно поставили мужчин и женщин с детьми. Деревню начали грабить. Брали все, что можно было, угоняли и скотину.
Когда война началась, мы все дома находились. Немцы пришли в деревню, выгнали всех людей из хат и повели к школе. Там находилась большая вышка, на которой установили с четырех сторон пулеметы. Отдельно поставили мужчин и женщин с детьми. Деревню начали грабить. Брали все, что можно было, угоняли и скотину.
Мужчин стали забирать куда–то, но папа смог убежать
Старшему моему брату Шуре он приказал взять нашу корову и спрятать около реки. Так немцы так брату поддали, что у него с носа и рта кровь шла, я это помню. А корова смогла сама по реке выплыть и уйти в лес. Я не помню, расстреливали людей в те дни или нет. Немцы в нашей деревне свою власть установили. Поставили своего полицая–смотрителя. За деревней было большое здание, в котором находилась почта. Там и расположилось все их начальство. Потом помню, что напали на фашистов партизаны, тогда им хорошенько досталось. Девочка молодая была в нашей деревне, которая в партизаны ушла. Ее Надя Тихон звали. Ее немцы однажды схватили и расстреляли прямо за школой. Еще один мужчина был по фамилии Смаргович, в партии состоял. Ему папа носил в лес еду и одежду. А один местный нашелся, который привел к нему в лес полицаев и немцев. Нас, детей, привели тоже туда. Смарговича на наших глазах заставили копать яму. А потом расстреляли и закопали в этой яме. После останки перевезли на деревенское кладбище. А того предателя позже партизаны убили.
Досталось нам тогда, когда самолеты бомбить начали
Правда, это было уже намного позже. Они прилетали к нам несколько раз. Это очень страшно было, от домов ничего не оставалось, деревню просто ровняли с землей. Жить было негде, копали землянки. Причем не успеешь выкопать одну, как ее опять разбомбят, копаем тогда вторую. Так и жили, даже тифом болели.
У нас действовала бригада «Смерть фашизму», а папа ловил на озере рыбу и кормил партизан. Когда немцы подходили к нашему лесу, он все сети и невод утопил, чтобы не заметили. Нас окружили фашисты. Я сама маленькая еще схватила брата младшего Валика и в лес. Сразу немцы в болото не пошли, боялись, наверное. А нам же нужно было готовить кушать, вот решили затирку на костре сварить. Детей собралось много, разожгли огонь. А там (показывает рукой), на возвышенности, деревни Орлово и Точилище. Немцы оттуда увидели дым от костра и пришли к нам. Стали мы прятаться кто где мог. А где? Тетя закопала меня и свою дочку под ветки и мох. А маму, брата Володю и Валика с остальными людьми погнали в деревню Орлово или Точилище, не помню уже. В лесу, где мы находились, убили одного мальчика и женщину с двумя детками. А остальных людей не трогали, не знаю почему. Папа пришел ко мне, увидел шапочку Володи на кустах и подумал, что его и маму убили, но потом пошел в ту деревню, куда людей погнали, и нашел их. Не могу сказать, что немцы факелами поджигали деревню.
У нас действовала бригада «Смерть фашизму», а папа ловил на озере рыбу и кормил партизан. Когда немцы подходили к нашему лесу, он все сети и невод утопил, чтобы не заметили. Нас окружили фашисты. Я сама маленькая еще схватила брата младшего Валика и в лес. Сразу немцы в болото не пошли, боялись, наверное. А нам же нужно было готовить кушать, вот решили затирку на костре сварить. Детей собралось много, разожгли огонь. А там (показывает рукой), на возвышенности, деревни Орлово и Точилище. Немцы оттуда увидели дым от костра и пришли к нам. Стали мы прятаться кто где мог. А где? Тетя закопала меня и свою дочку под ветки и мох. А маму, брата Володю и Валика с остальными людьми погнали в деревню Орлово или Точилище, не помню уже. В лесу, где мы находились, убили одного мальчика и женщину с двумя детками. А остальных людей не трогали, не знаю почему. Папа пришел ко мне, увидел шапочку Володи на кустах и подумал, что его и маму убили, но потом пошел в ту деревню, куда людей погнали, и нашел их. Не могу сказать, что немцы факелами поджигали деревню.
Но бомбили без перерыва по несколько часов подряд
Налеты были по утрам, а все люди в лес убегали. Гул и рев стоял жуткий, да и дыма от горевших домов было очень много. Остался, наверное, домик, где живет тетя Нина Мацкевич, и одна маленькая хатка на огороде. В нее все на ночь приезжали потом, спали там, где придется, готовили кушать.
Папа позже ушел воевать на фронт, так нам помогал строить землянки дедушка и мой старший брат. Отец дошел до Кенигсберга во время войны. Он хорошо знал немецкий язык, ходил брать языков, как говорили. И в третий раз, как нам рассказал его командир, во время одной операции он подорвался на мине. Там, под Кенигсбергом, и похоронили отца. Его могилку после войны нашли красные следопыты и нам сообщили. Мы три раза навещали захоронение. Маме очень трудно было нас всех одной растить. Собирали гнилую картошку, траву ели. Деревню очень долго восстанавливали, хоть и леса хватало. Нашей семье сначала отстроили дом в Рудомейке, а потом уже я его продала и переехала в эту хатку, которую еще мой дед восстанавливал. Жители пожилые в Юрьево сейчас есть еще, но коренных, которые помнят войну, практически не осталось, все умерли уже».
Папа позже ушел воевать на фронт, так нам помогал строить землянки дедушка и мой старший брат. Отец дошел до Кенигсберга во время войны. Он хорошо знал немецкий язык, ходил брать языков, как говорили. И в третий раз, как нам рассказал его командир, во время одной операции он подорвался на мине. Там, под Кенигсбергом, и похоронили отца. Его могилку после войны нашли красные следопыты и нам сообщили. Мы три раза навещали захоронение. Маме очень трудно было нас всех одной растить. Собирали гнилую картошку, траву ели. Деревню очень долго восстанавливали, хоть и леса хватало. Нашей семье сначала отстроили дом в Рудомейке, а потом уже я его продала и переехала в эту хатку, которую еще мой дед восстанавливал. Жители пожилые в Юрьево сейчас есть еще, но коренных, которые помнят войну, практически не осталось, все умерли уже».
Из воспоминаний
Нины Васильевны
Мацкевич
Нины Васильевны
Мацкевич
1920 года рождения, жительница деревни
«Я родом из Юрьево. В семье нашей пятеро детей было. Старше меня был только брат, он в восемнадцатом родился. Мама и папа работали в колхозе. Деревня большая была, церковь своя стояла. Дома во время войны стояли в одну, очень узенькую и длинную улицу. Немцев в деревне мы увидели в первый раз через пару дней, наверное, после того, как война началась. Они хозяевами здесь себя чувствовали, даже землю людям давать стали. Сначала никого не убивали, пока не поняли, что отступать им придется. Хотя все равно мы их боялись и ненавидели, ведь это наши враги были. А когда их гнать обратно начали, вот тут фашисты уже и зверствовать стали. Мы все время в болоте сидели, от греха подальше.
Я помню, как зажгли мост через нашу речку
Люди хотели потушить, чтобы сохранился, так фашисты начали по ним из автоматов стрелять. Жителей в домах не жгли, нас господь миловал, успевали прятаться, когда фрицы и полицаи приходили. А вот в Хотеново бедных людей согнали в помещение бани и подожгли. Там жил моего мужа брат, так от него одна вязанка обгоревшая осталась, по ней и опознали тело. В Юрьево тогда 150 домов было. Самолеты очень сильно нас бомбили. Уцелело только пару хаток, остальные сгорели дотла. Мы в страхе кричали: «Рама! Рама!» Прятались кто где, в лес и болото убегали. Эти самолеты и сровняли с землей наше Юрьево. Мы из болота видели, как над деревней черная дымовая туча висела, это дома горели наши. Если я не ошибаюсь, то церковь тоже осталась. Ее уже после войны, когда началось гонение на верующих, превратили в колхозный амбар.
Помню, как колокол со звоном падал на землю
Я до войны успела в тридцать восьмом году замуж выйти. В сороковом уже первую дочку Ливаиду родила, потом Валю, а Майю уже в сорок четвертом. Коров очень жалко было резать, да и немцам отдавать не хотелось. Завели их в лес и привязали там. И вот несколько человек пошли посмотреть, как там они. А лужи большие стояли, мокро очень было. Шли друг за другом гуськом, я Майку на руках несла. Очень боялись немцев встретить. Вышли на полянку, а тут из кустов и автоматная очередь послышалась. Мы все побежали быстрее в лес. Моя тетя больна была астмой, я думала, что убили ее. Она выхватила у меня маленькую дочку и где–то потерялась в лесу. С ними еще одна женщина была с двумя детьми. По ним стреляли немцы, мы думали, что их побили. Десять дней я не знала о них ничего. Пришлось переходить потом в другое болото, чтобы спрятаться от фашистов. А позже мужчины сказали нам: «Выходите, ушли немцы». Сразу боялись выходить из болота, ходили тайно смотреть.
Но увидели своих и вышли
Однажды мне сказали, что в деревне Мгле есть какая–то чужая женщина с ребенком маленьким. Я и побежала через большое болото. Когда я туда пришла, то увидела, что эта деревня тоже сгорела, только один сарай был. Зашла я в него, а там сидит моя тетя с какой–то женщиной, и лежит моя Майя. Встретились и не могли ничего говорить (плачет). Девочка голодная была, я думала, что не выживет уже. Я принесла ее домой, колышу на руках, плачу и у Бога прошу: «Боженка, батюшка родненький, забери этого ребенка. Что я ей дам? Кормить совсем нечем» (плачет). Коза была, но после бомбежки перестала молоко давать. А что давать грудному ребенку? Потом эту козу забрали партизаны. А у меня самой через несколько дней откуда–то и молоко появилось. Вот так я свою дочушку и спасла.
Наша семья пережила войну, никого не убили, слава богу. Только Валька моя маленькая бежала через сгоревший мост за ягодами, зацепилась за сучок, упала в реку и утонула. Я сейчас живу в этом самом доме, который единственный на всю деревню во время войны сохранился после бомбежки. Но раньше здесь стекла не было, после войны вставили только. Уже угол проседать начал. Представляете, сколько этой хатке лет? Уже больше ста пятидесяти! Я всех своих деток здесь вырастила. Сейчас легче жить, легче детей растить. Только бы войны не было, чтобы никто ее не знал, не дай бог».
Наша семья пережила войну, никого не убили, слава богу. Только Валька моя маленькая бежала через сгоревший мост за ягодами, зацепилась за сучок, упала в реку и утонула. Я сейчас живу в этом самом доме, который единственный на всю деревню во время войны сохранился после бомбежки. Но раньше здесь стекла не было, после войны вставили только. Уже угол проседать начал. Представляете, сколько этой хатке лет? Уже больше ста пятидесяти! Я всех своих деток здесь вырастила. Сейчас легче жить, легче детей растить. Только бы войны не было, чтобы никто ее не знал, не дай бог».
Много раз, покидая очередную деревню, уничтоженную войной, я думала о том, что нет лучшего урока для нас, поколения не видевшего и не пережившего все эти ужасы, чем живое общение с этими старенькими людьми. Это, наверное, не сравнимо ни с одним современным фильмом в формате 3D или 5D. Смотришь в глаза стариков, наполненные слезами, на их маленькие руки, которые они часто складывают, как в молитве, и слушаешь... Видишь и чувствуешь их боль, их страх. Ни один школьный урок, вмещающий в себя 45 минут, не передаст всего того, что можно прочувствовать даже за двадцатиминутную встречу. От этих людей всегда тяжело уходить. Еще и потому, что понимаешь, что больше с ними не встретишься. Их так мало осталось. Тех, у кого война украла самое ценное — их детство.
Наталья ЧАСОВИТИНА, газета «Край Смалявiцкi»
Советская Белоруссия № 112 (24742). Вторник, 16 июня 2015
Советская Белоруссия № 112 (24742). Вторник, 16 июня 2015