Антополье и Заречье

Антополье — деревня в Усяжском сельсовете, в 23 км от железнодорожной станции Смолевичи по линии Минск — Орша на реке Усяжа. Имела несколько названий: Антонополь, Антонополье, Антополь и Антополье. Согласно юридическим актам 1812 года, известна как село Антонополь. В 1897 году упоминается как деревня, входившая в состав Борисовского уезда Минской губернии, в которой проживали 166 жителей в 22 хозяйствах. В начале 1930–х годов здесь работала водяная мельница, кузница. В 1940 году Антополье насчитывало пятьдесят два двора и более трехсот жителей.

О том, как выглядела деревня Заречье, мы можем получить представление, только опираясь на воспоминания жителей близлежащих деревень. Находилась она, по их словам, рядом с деревней Сутоки, а разделяла их река Цна, которая впадает здесь же в реку Гайна. По рассказам свидетелей это был небольшой населенный пункт, на месте которого в настоящее время находится дачный поселок. Одни и те же люди и смогли рассказать нам о событиях, которые произошли в деревнях Антополье и Заречье в годы Великой Отечественной войны. По имеющимся сведениям, все эти деревни немецкие каратели сожгли 24 марта 1943 года.

Из воспоминаний
Ольги Владимировны
Варсоцкой (Кашевской)

1927 года рождения, жительница деревни Антополье

«Я родилась в деревне Сутоки, которая находится в паре километров отсюда, а в Антополье замуж уже вышла. Нас у родителей четверо было, я вторая по счету, а кроме меня три хлопца еще — Володя, Василий и Миша. Маму звали Софья Михайловна, а папу Владимир Игнатьевич. В то время было много семей, которые отдельно жили, их одноособниками называли. Вот и мы тоже такими были. Я помню, как ездили картошку выбирать на свой «шнур» (длинный участок земли). Мы завалим весь воз мехами, аж выше конского хвоста, а папа возит их домой. Потом привезет нам в горшочке кашки и бульбочки горячей, да с молочком. Ой, вкусно нам было! Это еще с довоенной поры, с моего детства, у меня в памяти осталось. А Антополье перед войной довольно большая деревня была. Улица тянулась от дороги аж до того дальнего леса. (Показывает рукой.) Я еще успела четыре класса окончить, а потом уже не до учебы было.

Как–то папа утром вышел на улицу,
а потом вдруг забегает в хату и говорит: «Немцы!»

Мы понятия не имели о том, что они уже подходят к нашей деревне, да и их самих не представляли вообще. Мы, дети, сидели на печи и боялись на улицу выходить. Я помню, как шла однажды в ягоды и только перешла перекресток, как налетел немецкий самолет и стал бомбы бросать. Сколько их было, я не могу сказать, но очень тогда перепугалась. Тут уже не до ягод было, пришлось назад возвращаться и прятаться у односельчанина Липского в землянке. В наших лесах много партизан находилось. Они нас часто предупреждали о приближении немцев, только вот от самолетов спастись было сложнее, они не раз здесь появлялись. Мы убегали врассыпную, когда сверху снаряды летели, а они какие–то зажигательные были. Что там из них черное лилось, я не знаю, только у моего младшего братика на спине вязанка загорелась, чуть сам не сгорел, пришлось с него одежду срывать. Правда, тогда просто самолеты бомбили, но ни нашу деревню Сутоки, ни соседнюю — Антополье, полностью еще не сжигали. Все подробности я, конечно, вспомнить не могу.

Отложились в памяти тяжкие дни,
когда немецкая блокада началась

К папе частенько заглядывали партизаны, когда ехали или шли на задание, даже ночевали не раз в нашей хате. Мой старший брат Владимир тоже был партизаном, а папа — связным. Вот эти самые партизаны, мы их называли «колеўцы», и сказали нам и местным жителям, чтобы мы из деревни уходили, так как должны немцы через деревню Свидно со стороны Логойска прийти. (Скорее всего, имеются в виду партизаны отряда «Дяди Коли» бригады «Смерть фашизму».) Мы стали хвататься за котомки, вывели корову, запрягли лошадь и поехали в сторону деревни Заберезовка Логойского района. К нам присоединилась мамина сестра с двумя детками. Убежали мы на другой берег реки, на дальний луг, а в это время немцы жгли деревни Сутоки, Антополье и Заречье. А возле реки тоже каратели появились. Папа, вместе со мной и двумя детьми моей тетки, перебрался через реку на другой берег, а мама с остальными детками осталась. Я помню, что сидели мы еще в болоте. Это март месяц был, еще холод стоял. Чтобы спрятаться от немцев, которые кругом были, папа положил нас, детей, в грязь и воду и приказал всем молчать.

А мы не то что говорить, даже дышать боялись

Из–под веток и кочек только наши головы торчали. Слышали, как немцы где–то разговаривают, а не могли даже звука издать. Собаки немецкие лаяли. Хорошо, что их не пустили по нашему следу, а то бы они всех разорвали. Папа перед этой облавой успел коробок спичек на елке спрятать, и как только немцы ушли, он смог небольшой костерок развести, чтобы мы высохли и обогрелись. Я помню, как папка залезал на дерево, чтобы посмотреть, как далеко немцы ушли. А те стали просто на берегу реки и все тут. Мы замерзли страшно. Наши мокрые вещи, которые набросили на палки, закрывали и маскировали маленький огонек от костра. Опасно было, не дай бог каратели костер увидели бы. Мы его вокруг тряпками закрывали, а они, мокрые, только дым пускали. Так прошла ночь, а утром уже солнце ярко засветило. На следующий день мы смогли переправиться на другой берег реки, ближе к Антополью. А речка глубокая и вода холодная. Хорошо, что мы плавать все умели, все детство ведь возле воды прошло. Опять вымокли с ног до головы. Папа пошел вперед искать то место, где мамку оставил. Нам по дороге встретилась женщина из одной партизанской семьи, которая плакала очень сильно. Она рассказала, что пряталась от немцев в дровах–метровках, из которых мужики еще до войны лес сплавляли по реке.

А каратели рядом на берегу реки у костра сидели

На руках у нее грудной ребенок был, который плакал все время. Чтобы немцы их не заметили, она сильно прижимала к себе дитя, и нечаянно придушила. Мы стояли, рот разинув, и смотрели на мертвого ребенка, который все еще у нее на руках лежал. Ой, детка, я этого никогда не забуду! Тут папа вдруг стал кричать, чтобы мы скорее убегали, ведь вдалеке опять немцы показались. Пришлось нам снова в сторону болота бежать. А я по дороге один ботиночек потеряла, где–то в грязи застрял. Так и бежала в одном ботинке. В этом болоте практически все жители деревни Сутоки прятались. Одну женщину, я помню, ранило, когда она побежала, а по нам начали стрелять. Вот так несколько дней нас немцы по болоту и гоняли туда–сюда. Очень хотелось пить и есть. Папа снял с моей головы платок, разослал его на болотной купине и надавил. Через платок, как через сито, стала вода проступать, которую мы и пили.

Ну а еды–то нет, где ж ее в болоте найти?

Позже мы узнали, что немцы забрали маму, остальных детей, тетку, коня и корову и погнали их сначала в деревню Бабий Лес, а затем в Напалки. Там были и другие люди, которых немцы собрали. Их потом опять куда–то угнали, только я не знаю куда. Мама смогла как–то лесными тропинками уйти в деревню Каменка, где жила ее сестра. Привела с собой и оставшихся деток. А корова наша сама умудрилась домой вернуться, даже не знаю, как она смогла от немцев убежать и найти обратную дорогу.

В деревню мы вернулись к вечеру, а кругом одно пепелище

Нашли мы обгоревшую картошку, от которой одни угольки остались. У соседки нашей баня была в полуземлянке, там же и печурка маленькая стояла. Наварили мы целенькой картошки и поели. А утром наша корова прибежала. Несколько дней не доилась, вымя разбухло. Подоили ее, и молоко у нас появилось. О том, что случилось с мамой и где она, мы тогда еще не знали. Жить негде. Забрали мы корову и пошли в лес. Там доты выкопаные находились. Лазы в них были замаскированы елками. В тех дотах–землянках другие сельчане жили целыми семьями. Бани тоже в землянках строили. Молочко от нашей коровки папка маленькими порциями делил на всех, кто в лагере находился.

Про деревню Заречье
я тоже могу немного рассказать

Находилась она на другом берегу речки Цна. Мы из деревни Сутоки постоянно туда ходили, здесь же все деревенские люди хорошо знали друг друга. До войны в Заречье церковь красивая стояла рядом с кладбищем. Эти могилки до сих пор там находятся в небольшом лесочке на горочке, только там уже никого не хоронят, насколько я знаю. Бывшие жители Заречья дохоранивают своих и, наверное, все. Да и деревни такой больше нет, ее после сожжения так и не восстановили. Хат двадцать было там, не больше. Церковь сгорела. И мост через реку сожгли тоже во время блокады. Мы еще успели по нему реку перейти, когда убегали от немцев. Наша Цна впадает в реку Гайна. Ой, красивое место было в то время! Я не могу сказать, чтобы в Заречье людей сожгли, просто не помню уже.

Все ее жители в лес, как и мы, убегали

Только в той деревне перед войной евреев много проживало, а как они там появились еще до войны, я не знаю. Помню, что у одной старой женщины еврейки были белые кучерявые волосы, так ее немцы не заметили, приняли за белоруску, а остальных евреев всех побили. Сколько их тогда в Заречье было — не могу сказать. Знаю точно, что несколько семей. Мы к одному пожилому еврею носили сапоги и ботинки ремонтировать. Так вот зареченские евреи все погибли. Те жители, которые живы остались из Заречья, позже переехали в Сутоки и там хатки построили, а деревни той больше не стало. Я даже не знаю, есть ли сегодня кто–нибудь из Заречья или уже умерли, столько времени прошло. Я бы смогла вам показать те места, да не дойду уже так далеко. В нашей деревне Антополье вы уже никого из коренных жителей не найдете. Есть еще старики, но из них почти все из Суток, есть и из деревень Логойского района».

Из воспоминаний
Фаины Андреевны
Говзич (Макаревич)

1932 года рождения, жительница деревни Антополье

«Я сутоцкая сама. В деревню Антополье после войны приехала. Но наши деревни рядом находятся, так что много между ними общего. Знаю, что эта деревня в те времена очень большая была, хата на хате стояла. Улица аж до того дальнего леса доходила. Дома в основном стояли по одну сторону. На том месте, где сейчас антопольские дачи находятся, тоже довоенные хатки стояли. Уже после освобождения их ближе к выгону отстраивали. Я часто прибегала в эту деревню, здесь мамины родители жили. В семье нашей шестеро детей росло, я — посерединке. Папа — Андрей Филиппович — работал перед войной в местном колхозе бригадиром, а потом уже погиб в Польше под Сувалками, а мама — Анастасия Лаврентьевна — нас растила. Война эта проклятая всю жизнь искалечила.

Я помню, как со стороны пригорка у деревни Юрьево
показались немецкие мотоциклы

Стрельба была, а по кому — сказать не могу. В деревне магазин свой был, хороший такой. А рядышком с ним мы, дети, любили играть. Немцы приехали, что–то лепетали на своем языке, конфетами и шоколадками угощали. Мама прибежала моя, схватила нас за руки и повела домой. Папе было опасно оставаться в деревне, он же коммунистом был. Как только стали создаваться партизанские отряды, он сразу к ним ушел. Остались мы с мамкой одни, голодали сильно, еды не хватало, еле выжили. (Плачет.) Гнилые «хормушки» (мерзлая картошка, оставшаяся в поле с осени) ели, траву всякую. Моего дядьку Данилу, председателя колхоза, за то, что отдал партизанам овечку, немцы до полусмерти избили. Такими толстыми еловыми суками молотили посередине улицы, а его самого к скамейке привязали. И знаете, выдал–то его свой — деревенский староста. А папу моего в это время местные женщины листьями прикопали между могилок на кладбище, чтобы немцы не нашли. Это осенью было, точно помню, а вот в какой год — уже забыла. Однажды всех людей немцы и полицаи согнали на выгон возле местного магазина, а там и наша хата стояла.

Вокруг нас оцепление выставили,
автоматы и пулеметы направили в нашу сторону

Мы сидели на земле кучкой такой. У моего, тогда еще будущего, мужа в деревне Антополье тетка Леся жила, так ее троих девочек сожгли. Они на возу, бедненькие, спали. Сначала их убили, а потом на этой телеге и подожгли. Какой–то партизан со стороны Заречья выстрелил и случайно убил лошадь одного хозяина в деревне. Немцам переполоху наделал. Они как разошлись, так и пошли деревни жечь со стороны Заречья. Я знаю, что некоторые люди были убиты и сожжены прямо в домах, но сколько их было, уже не скажу. Потом нас загнали в деревню Свидно Логойского района. Затолкали в чей–то дом и обложили его соломой. Рядом с домом канистры с бензином стояли. Мы, как на иголках, всю ночь в той хатке просидели. Какое чудо случилось, что нас не подожгли, я не знаю. Немец какой–то приехал из Логойска, о чем–то долго они между собой разговаривали, а потом всех отпустили. Вот так мы на минутку от смерти были. (Плачет.) Это в конце марта сорок третьего года происходило. Шли домой по грязи и воде.

Некоторых антопольских людей
побили и пожгли тоже вместе с хатами

Уцелели в основном те, кто с нами в Свидно оказался. Мы все время убегали врассыпную, когда немцы к деревне приближались. Били людей и тогда, когда через реку переправлялись. Я сама видела в речке тело Вербицкого из Антополья, молоденького хлопца. Рядом с ним еще один лежал, и дивчина убитая тоже. Моего антопольского деда Лаврена Ляховича, который прятался в землянке, прямо там и убили. Гранату внутрь бросили и взорвали. Дети его смогли убежать, а он, старик, не пошел. Его землянка была в конце села, на пригорке, где сейчас большой дом стоит. Ай, тут кругом вся земелька слезами и кровью полита. Я помню, когда приходила в эту деревню к тетке Зосе Ляхович. Один местный мужчина служил в полицаях. Так его жену и маленькую девочку вот здесь расстреляли. (Показывает рукой.) Потом и его прибили. Тут, в деревне, живет еще моя родственница Олька Ляхович, да слабая она уже, может и не расскажет ничего.

Вместе с нашими деревнями
в марте сорок третьего сожгли и деревню Заречье

Большая деревня была, за речкой находилась. В ней еврейские семьи жили, довольно много. Их, бедных, всех немцы побили. Яму выкопали, около которой их и постреляли. Молотили по деревне и самолетами, бомба даже в церковь попала. Вообще в Заречье красиво было — церковка своя, речка чистая. Молодежь вечерами гуляла, весело жили, хоть и небогато. После сожжения хат там больше не строились. Мой папа с другими мужиками стаскивали оставшиеся срубы на Комсомольскую в деревню Сутоки. Туда же перевезли дома с хутора Бирщина, где жила моя прабабушка, и хутора Хидоры. На заречанском довоенном кладбище хоронятся сейчас только те, у кого места возле родителей и дедов остались, а остальных на сутокское везут хоронить. После войны все работали. Я в двенадцать лет корчи на болоте таскала. В школу ходить не было времени. Ой, дивчина, не спрашивай больше, вспоминать тяжко».

Проехав по деревне Антополье, мы решили найти те дачи, на месте которых стояла когда–то довоенная деревня Заречье. Возможно, нам бы ее показали и жители деревни Сутоки, но в этом согласилась помочь Ольга Владимировна. «Поедем, я вам покажу, да и сама еще раз посмотрю эти места», — сказала она. На машине мы смогли доехать до узкого моста с железными перилами, который и разделял деревни Сутоки и дачный поселок. Я все время переживала, что пожилой женщине будет очень сложно идти. Но, к моему удивлению, она довольно быстро шла со мной под руку и, как школьной указкой, размахивала своей палочкой, показывая местные достопримечательности. Такая экскурсия помогла представить довоенное Заречье. Места здесь действительно красивые: извилистая речка, высокие деревья и кустарники. «Вот на этом месте церковь стояла, а там — кладбище», — продолжала Ольга Владимировна. Оставив ее внизу на дороге, я решила взобраться на возвышенность, где среди сосен и кустарников и находились захоронения. В высоком папоротнике, почти в мой рост, я увидела каменные плиты с выбитыми на них фамилиями. Дальше я не пошла и, конечно, фотографировать не стала. Еще некоторое время мой гид показывала местность, продолжая свой рассказ. Проезжая по деревне Сутоки на обратном пути она называла мне фамилии и имена тех людей, которые жили в довоенных Сутоках, показывая места, где стояли в то время дома. Когда мы уезжали из Антополья, Ольга Владимировна улыбнулась и сказала: «Вот видите, и вы посмотрели наши деревни. Они все вроде одинаковые были когда–то, но у каждой своя судьба».

Наталья ЧАСОВИТИНА, газета «Край Смалявiцкi»
Советская Белоруссия № 120 (24750). Пятница, 26 июня 2015

Сестры Хатыни

Материалы о сожженных в Великую Отечественную войну деревнях на территории Беларуси.

Все статьи