История двадцать первая.
Я до сих пор помню вкус детдомовского хлеба

– В деревне Тухинка неподалеку от Сенно, где я жила вместе с родителями и двумя сестрами, появились каратели, – вспоминает Алина Филипповна Еременко. – Они были сытые и довольные. Смеялись. Еще бы – вся Европа у их ног, стоит ли церемониться с жителями маленькой белорусской деревни. Зашли к нам во двор, выгнали из сарая корову. Забрали скот и у соседей.

Через несколько дней я увидела, как по дороге ехала телега, а на ней – молодая еврейка. Густые черные волосы, выразительные карие глаза. Красота неземная! Ее и родителей сопровождали каратели с автоматами. На лицах конвоируемых не было и намека на волнение или страх. Они были уверены: ничего с ними не случится. Я не знаю их судьбы, могу только догадываться. Все еврейское население фашисты согнали в гетто на улице Ворошилова. Людей никуда не выпускали, гоняли на работу строем, выдавали по 50 граммов хлеба, часто совсем оставляли без еды. 29 декабря 1941-го, когда в городе появились отряды СС, узникам сказали, что их отправляют на работу в Оршу. Вывели к заранее подготовленной яме, приказали раздеться, а затем сталкивали вниз. Живыми. «Повезло» тем, кто оказался сверху, – они умирали сразу: изверги стреляли по жертвам из автоматов. Вырытой ямы не хватило, рядом сделали яму поменьше. Затем присыпали землей. Утрамбовывали шевелящуюся могилу маленьким танком – танкеткой. Очевидцы рассказывали, что еще три дня земля «дышала» – в тот день заживо были погребены 965 человек.

Среди погибших и директор нашей школы Самуил Давыдович Свойский. Он преподавал в старших классах математику, а его жена Любовь Лазаревна – химию. Свойские воспитывали троих детей. Самуила Давыдовича ученики очень любили, родители – уважали. Интеллигент. Говорят, он сам спустился в яму, помог это сделать всем членам семьи. А потом лег рядом и спокойно ждал неминуемой смерти.

Маме накануне войны ампутировали ногу. Она практически не вставала с постели. Однажды в хату зашли каратели и направили на нее автоматы. Мы с сестрами заплакали, и фашисты, что-то обсудив между собой, ушли. Мамочка мучительно и долго умирала от рака, в 1942-м ее не стало.

Мне тогда было 16 лет, на руках остались 5-летняя Рая и 7-летняя Вера. Ели то, что вырастили на грядках. Лошадей не было, плуг таскали на себе. Я пахала огород 12 семьям, за это сельчане помогали нам вспахать надел. Из-за скудного питания у тонюсенькой как тростиночка Раечки стал расти живот. Врачи поставили диагноз – рахит. В отчаянии я побежала за помощью к соседке Соне Буренок, которая работала в райкоме комсомола. В это время в деревне Немойта открылся интернат для детей-сирот. Меня по возрасту туда не взяли, но я была рада, что сестры оказались под присмотром взрослых. В свободное от домашних хлопот время за 15 километров ходила их проведать. А они выносили мне ломтики хлеба, припрятанные с обеда под подушкой. Я и сейчас помню их вкус…

К зданию школы мы еще долго боялись подходить. Оно внушало страх, но в городе осталось мало уцелевших строений. В сентябре 1944-го снова сели за парты – они неплохо сохранились. Осенью было терпимо, а вот зимой приходилось туго: забитые фанерой окна совершенно не держали тепло. Учителя с учениками сами заготавливали дрова, пытаясь хоть немного натопить помещение. Тетради сшивали из мешков из-под цемента. На весь класс выдали один учебник, поэтому учительница составила расписание, кто и когда по нему будет заниматься.

Через год окончила 7-й класс и решила: буду учителем младших классов. В 1946-м поступила в Оршанское педагогическое училище. Меня поселили в общежитие с разбитыми окнами и бегающими по коридорам крысами. Случайно встретила в училище свою учительницу белорусского языка и литературы, которая уже несколько лет здесь работала. Узнав, в каких условиях я живу, Александра Иосифовна предложила переехать к ней. Я помогала по хозяйству, за это мне давали кров и тарелку супа. А после окончания училища уехала в Бобровичскую школу Молодечненского района. Взрослая жизнь постепенно входила в свою колею.