Замлынье

Одно время по нашим хатам квартировали партизаны. В нашем доме семь человек находилось, они ходили в Жодино на боевые задания. Подрывали железную дорогу, кажется. Мама им еду готовила. Однажды из Жодино партизаны привели корову. А меня и Костю отвез на болото сосед. Болото находилось там, где сейчас идут разработки. Там когда–то речка была, так вот на другой берег нас и переправили. Вместе со своими детьми сосед посадил меня с братом под корни вывернутой елки, обложив какими–то ветками. Я помню, что мы там не одни находились, были и другие семьи и дети. Сосед вернулся в Замлынье, его попросили партизаны помочь зарезать корову, а мама должна была приготовить им еду. И только животному разрезали живот, как в деревню со стороны Острова немцы нагрянули на танках. Все стали убегать в лес. Появился и сосед с окровавленными руками, которые даже вытереть не успел. Мы даже подумали, что его ранило. А потом появилась мама, вся мокрая по пояс, ведь пришлось реку переходить.

Тогда девочка по фамилии Прашко погибла, а она моя ровесница была. Еще одна дивчина, которая в партизанах была, стала убегать, а ее на окраине деревни около сосны убили тоже. Да погибли и другие люди, многим досталось тогда. У нас в начале деревни жил мужчина, Эдик его звали. Люди, которые сидели в лесу, попросили его залезть на высокую березу, чтобы посмотреть на то, что происходит в Замлынье. Он залез и говорит: «Вся деревня горит, все дома» (плачет). Вечером мы пошли на пепелище посмотреть, что там осталось. А что там смотреть? Одни печные комины. На заборах, которые смогли уцелеть, куры черные сидели да петухи. А немцы, видимо, знали, что люди будут в деревню возвращаться, так еще начали стрелять из пушки. Я точно не помню уже дату, когда это было, только помню, что осенью, кажется.

Как раз на этом самом месте, где мы с вами сейчас сидим. В землянке сложили небольшую печку и проделали малюсенькое окошечко, чтобы свет пробивался. Как–то налетели «рамы», мы так немецкие самолеты называли, и стали нас бомбить. Некоторые землянки разрушили. Мама схватила меня за руку, вытащила на улицу и сказала, чтобы я бежала в кусты и там ее ждала. Костик спрятался под печку, и маме пришлось за ним вернуться. Я осталась одна. Вдруг услышала в кустах чей–то разговор да и пошла на этот голос. Думала, что это деревенские, а там немцы. Один из них взял меня за воротник и стал кричать: «Альт! Альт!» Потом потащил к лесу. Немного прошли и схватили еще дедушку Жакевича из Замлынья, а за ним и молодого партизана. Мне страшно было, не передать словами. Немного успокаивало то, что я деда этого знала и все время к нему прижималась. Нас троих вывели на окраину деревни к перекрестку и поставили на колени. Мама ко мне подойти не смогла, ведь с ней еще и Костик находился рядом. Тот молоденький партизан стоял на коленках на другой стороне дороги, напротив нас. Я хорошо запомнила его рыжеватые волосы.

Все пытались узнать, где находятся остальные партизаны. Он ничего не сказал. А это весна была, половодье началось. На мне из обуви — резиновые галоши, подвязанные веревочкой. Замерзла я и намокла очень, всю трясло от холода. Запомнила, как нас потом повели по полю, где озимая рожь начинала всходить. В начале деревни Рассошное кто–то успел новый дом срубить. Так немцы из забора доски повыбивали и разожгли костер, чтобы согреться. Нас подвели к тому костру. Правда, один немец дал мне маленький кусочек хлеба с маргарином и закричал, чтобы я бежала домой. Я забежала на пригорок в Замлынье и услышала чей–то стон. Зашла во двор и увидела, что лицом вниз лежит какой–то партизан. Командир, наверное, как мне показалось. На нем хромовые сапоги были. Я стала над ним и смотрю, а мама моя это увидела и кричит: «Люба, быстрее сюда беги!» Оказывается, со стороны Рассошное шли немецкие танки. Я успела добежать до мамы и заскочить в нашу землянку. Своих кур, а их две уцелело, и петуха мы прятали, закапывая в ямку. Так вот через окошко землянки увидели, что один фриц схватил петуха, который выскочил на улицу, забрал его и ушел. А партизана того расстреляли. Местные жители похоронили его на перекрестке перед деревней Остров. Там еще крест потом поставили. А после войны приехали чужие люди, останки забрали и увезли куда–то.

После войны брат Костя, которому тогда было только 16 лет, практически сам сложил нам дом на том же месте, где когда–то он стоял. Я до сих пор в нем живу, только пристройки новые появились. Мама до самой своей смерти, а умерла она в 1961 году, жила вместе со мной. Настрадалась за жизнь, бедная. Да что мы все видели? Не знаю, как пережить войну смогли, даже не верится, что это все было со мной».

Сначала я подумала, что они советские, ведь знала, что партизаны в деревне были. Но когда танки приблизились, то увидела немецкие кресты. А они подъехали к повороту на деревню и сразу начали стрелять. В деревне все стали разбегаться кто куда. Испугалась я очень, перестала играть, бросила коров и побежала в кусты к речке, держа в руке свою балалаечку. А туда все замлынцы бегут! Во время того обстрела погибло много людей, в том числе и партизан. Девочка деревенская погибла, было много раненых. Олю Синякову ранило в ногу.

Кто–то рассказал немцам о партизанах, поэтому они так неожиданно и появились. А потом, когда фашисты увидели, что все люди спрятались, они решили сжечь деревню. Пришли уже с факелами и стали поджигать дома. У нас были спрятаны бочки с салом, а жили мы около самого леса. Папа успел эти бочки выкатить и перепрятать. А возле дома стоял «азярод» (бел.) и жито на нем было не обмолочено еще. Почему–то немцы его не подожгли.

Так нам хоть какая–то еда досталась. Я не могу точно сейчас сказать, когда Замлынье сожгли. Но не в начале войны точно. Тогда сожгли еще Рассошное и Остров. А еще немцы забирали молодежь и работоспособных людей и угоняли в Германию. Я тоже попала туда. Мне лет семнадцать было, наверное. Больше года находилась в лагере для военнопленных в городе Гамбурге. Нас гоняли на работу на заводы. Пробыла там до конца войны, пока нас не освободили американцы. Правда, это освобождение мне чуть жизни не стоило. Дело в том, что бараки, в которых мы находились, были предназначены для немецких летчиков. Вокруг того лагеря — ограждение. А летчиков оттуда увели и поселили нас.

Очень много людей тогда погибло. Все разбегались в разные стороны. Я с двоюродной сестрой, держась за руки, побежала по улице Гамбурга. Здания рушились, и одно из них накрыло нас. Меня откопала подруга, только голова моя из развалин торчала, а я сознание потеряла. Вытащили меня из этих развалин, а у меня ранение в колено, как оказалось. В Гамбурге было очень много каналов. Так вот меня положили на берегу одного из них. А немецкие врачи стали собирать раненых жителей города, вот и я случайно попала в немецкую городскую больницу. Мне там операцию сделали. А через несколько дней один врач сказал, что я должна уйти, так как он обязан заявить о том, что в больнице находится русская пленная. Так что вот так я жива осталась, а позже и домой добралась. А колено мое до сих пор дает о себе знать, всю жизнь с ним промучилась.

Мой самый старший брат Иван погиб в партизанах. Еще один брат Александр тоже партизанил в отряде «Смерть фашизму». Был ранен в позвоночник, и его на самолете отправили в Москву. Мы долго не знали, жив ли он вообще. Правда, в Москве его на ноги поставили. Вот так и жили, восстанавливали дома, кто как мог. Тяжело теперь вспоминать это».